Неточные совпадения
запел он и, сунув палку под мышку, потряс свободной рукой ствол молодой сосны. — Костерчик
разведи, только — чтобы
огонь не убежал. Погорит сушняк — пепел будет, дунет ветер — нету пеплу! Все — дух. Везде. Ходи в духе…
— Старой кухни тоже нет; вот новая, нарочно выстроила отдельно, чтоб в дому
огня не разводить и чтоб людям
не тесно было. Теперь у всякого и у всякой свой угол есть, хоть маленький, да особый. Вот здесь хлеб, провизия; вот тут погреб новый, подвалы тоже заново переделаны.
Болота так задержали нас, что мы
не могли доехать до станции и остановились в пустой, брошенной юрте, где
развели огонь, пили чай и ночевали.
«Слава Богу, если еще есть поварня! — говорил отец Никита, — а то и
не бывает…» — «Как же тогда?» — «Тогда ночуем на снегу». — «Но
не в сорок градусов, надеюсь». — «И в сорок ночуем: куда ж деться?» — «Как же так? ведь, говорят, при 40˚ дышать нельзя…» — «Трудно, грудь режет немного, да дышим. Мы
разводим огонь, и притом в снегу тепло. Мороз ничего, — прибавил он, — мы привыкли, да и хорошо закутаны. А вот гораздо хуже, когда застанет пурга…»
Однако разговором дела
не поправишь. Я взял свое ружье и два раза выстрелил в воздух. Через минуту откуда-то издалека послышался ответный выстрел. Тогда я выстрелил еще два раза. После этого мы
развели огонь и стали ждать. Через полчаса стрелки возвратились. Они оправдывались тем, что Дерсу поставил такие маленькие сигналы, что их легко было
не заметить. Гольд
не возражал и
не спорил. Он понял, что то, что ясно для него, совершенно неясно для других.
Ночь выпала ветреная и холодная. За недостатком дров
огня большого
развести было нельзя, и потому все зябли и почти
не спали. Как я ни старался завернуться в бурку, но холодный ветер находил где-нибудь лазейку и знобил то плечо, то бок, то спину. Дрова были плохие, они трещали и бросали во все стороны искры. У Дерсу прогорело одеяло. Сквозь дремоту я слышал, как он ругал полено, называя его по-своему — «худой люди».
Посоветовавшись, мы решили пройти еще немного, и если скоро
не выйдем из лесу, то
развести огонь и ждать рассвета.
Собрав остатки последних сил, мы все тихонько пошли вперед. И вдруг действительно в самую критическую минуту с левой стороны показались кустарники. С величайшим трудом я уговорил своих спутников пройти еще немного. Кустарники стали попадаться чаще вперемежку с одиночными деревьями. В 21/2 часа ночи мы остановились. Рожков и Ноздрин скоро
развели огонь. Мы погрелись у него, немного отдохнули и затем принялись таскать дрова. К счастью, поблизости оказалось много сухостоя, и потому в дровах
не было недостатка.
Холод проникает всюду и заставляет дрожать усталую партию, которая вдобавок, ожидая посланных за пищею квартирьеров, улеглась
не евши и, боясь преследования,
не смеет
развести большого
огня, у которого можно бы согреться и обсушиться.
Не нужно ли
огонь развести?
— Вы
не жизнь строили — вы помойную яму сделали! Грязищу и духоту
развели вы делами своими. Есть у вас совесть? Помните вы бога? Пятак — ваш бог! А совесть вы прогнали… Куда вы ее прогнали? Кровопийцы! Чужой силой живете… чужими руками работаете! Сколько народу кровью плакало от великих дел ваших? И в аду вам, сволочам, места нет по заслугам вашим…
Не в
огне, а в грязи кипящей варить вас будут. Веками
не избудете мучений…
На лестнице Долинский обогнал Зайончека и,
не обращая на него внимания, бежал далее, чтобы скорее
развести у себя
огонь и согреться у камина. Второпях он
не заметил, как у него из-под руки выскользнули и упали две книжки.
Огня на барке
разводить не дозволяется, и потому Порша отрядил одного бурлака с медным чайником на берег, где ярко горели
огни.
Мы снимали разную охотничью сбрую,
разводили огонь и принимались готовить охотничий обед. У Николая Матвеича хранился для этого железный котелок, в котором приготовлялась охотничья похлебка из круп, картофеля и лука, с прибавкой, смотря по обстоятельствам, очень расшибленного выстрелом рябчика, вяленой сибирской рыбы-поземины или грибов. Вкуснее такой похлебки, конечно, ничего
не было на свете; а после нее следовал чай с свежими ягодами — тоже
не последняя вещь в охотничьем обеде.
Никто
не спал. Ночью
развели огромный костер на верху горы, и все ходили по берегу с
огнями, точно на пасху. Но никто
не смеялся,
не пел, и опустели все кофейни.
«Дожди-ик? А еще называетесь бродяги! Чай,
не размокнете. Счастлив ваш бог, что я раньше исправника вышел на крылечко, трубку-то покурить. Увидел бы ваш
огонь исправник, он бы вам нашел место, где обсушиться-то… Ах, ребята, ребята!
Не очень вы, я вижу, востры, даром, что Салтанова поддели, кан-нальи этакие! Гаси живее
огонь да убирайтесь с берега туда вон, подальше, в падь. Там хоть десять костров
разводи, подлецы!»
Сидим себе, беседуем, как у Христа за пазухой, а о том и
не думаем, что от нас на той стороне городские
огни виднеются, стало быть, и наш
огонь из городу тоже видать. Вот ведь до чего наш брат порой беспечен бывает: по горам шли, тайгой, так и то всякого шороху пугались, а тут против самого города
огонь развели и беседуем себе, будто так оно и следует.
«То-то, проходящие… Нет у вас, подлецов, догадки о своем брате подумать, все я об вас обо всех думай… А слыхали, что исправник третьего дня про соколинцев-то сказывал? Видали, мол, их недалече…
Не они ли это, дурачки,
огонь развели?»
Ананий Яковлев(солидно). Никакого тут дьявола нет, да и быть
не может. Теперь даже по морской части, хошь бы эти паруса али греблю, как напредь того было, почесть, что совсем кинули, так как этим самым паром стало
не в пример сподручнее дело делать. Поставят, спокойным манером, машину в нутро корабля; она вертит колеса, и какая ни на есть там буря, ему нипочем. Как теперича стал ветер крепчать,
развели огонь посильнее, и пошел скакать с волны на волну.
При деньгах, так запотроев много, а нет, так денек-другой в кухне и
огня не разводят: готовить нечего; сами куда-нибудь в гости уедут, а старушка дома сидит и терпит; но, как я, по моему глупому разуму, думаю, так оне и этим бы
не потяготились, тем, что теперь, как все это на наших глазах, так оне в разлуке с ним больше убиваются.
Полез сперва-наперво на дерево и нарвал генералам по десятку самых спелых яблоков, а себе взял одно, кислое. Потом покопался в земле — и добыл оттуда картофелю; потом взял два куска дерева, потер их друг об дружку — и извлек
огонь. Потом из собственных волос сделал силок и поймал рябчика. Наконец,
развел огонь и напек столько разной провизии, что генералам пришло даже на мысль: «
Не дать ли и тунеядцу частичку?»
—
Разводи огонь, невестушка, вари ушицу к ужину, давненько
не едал я рыбы из родной Оки, — говорил Герасим. — Да обнови самовар-от свой, сахарцу наколи, чайку завари да попотчуй нас.
По словам наших проводников, река часто выходит из берегов и затопляет лес. Тогда удэхейцы бросают свои юрты и стараются спуститься к Амуру. Случается, что в течение целого дня они
не могут найти сухого места, чтобы
развести огонь. Спать и варить пищу приходится в лодках.
Вдруг где-то далеко внизу по реке раздался выстрел, за ним другой, потом третий, четвертый. Все заволновались и начали спорить. Одни настаивали на необходимости как-нибудь дать знать людям, стреляющим из ружей, о нашем бедственном положении; другие говорили, что надо во что бы то ни стало переплыть реку и итти навстречу охотникам; третьи советовали
развести большой
огонь. Но выстрелы больше
не повторялись.
Было холодно. По сторонам дороги всюду стояли биваки и горели костры, от
огней кругом было еще темнее. Костров, разумеется, нельзя было
разводить, но об этом никто
не думал.
— Что тут считаться, — сказал четвертый. — Никто из нашей братии, ливонцев, сколько ни колотил врагов, оскомины на руках
не набил. Но меня что-то все сильнее и сильнее пробирает дрожь. Разведем-ка
огонь, веселее пить будет.
Вынуждены были достать живого
огня (растиранием двух кусков дерева, заметьте, вечером, когда в доме
не засвечали еще ни одного
огня и залит был тот, который оставался в печах);
развели костер и заставили каждую скотину, перепрыгивая через него, очищаться от наваждения вражьего.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он
не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали
разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера,
развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели,
не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.